— Почему?

— В институте новые правила: при зачислении вместе с баллами за экзамен учитываются и отметки из аттестата зрелости. Ты ведь поможешь мне?

Я, конечно, понимаю, что все это шутки, но знаю также, что в каждой шутке есть доля правды. Ведь сама она — Рузан, тоже одна из лучших учениц школы, ее портрет висит на Доске почета школы. От ее слов исходит такая нежность, что я от счастья чуть не задыхаюсь. Нужно что-нибудь сказать, неважно, что, важно что-то сказать, и я говорю:

— Конечно, помогу, о чем речь? — говорю, а потом глупо выдаю: — Первого мая день моего рождения.

Свежие уста Рузан, напоминавшие лепестки только что распустившейся розы, выражают удивление.

— Правда? — говорит она. Ясно вижу, как ее лучистые, черные глаза смеются. Не хочется заморачиваться, но отступать некуда.

— Да, — говорю, а сам про себя думаю, другая на твоем месте, наверное, сказала бы, и что с того, что у тебя день рождения? Дала бы понять, что перед ней совершенный идиот.

— Значит, тебе тоже очень повезло, — улыбается Рузан, — родился в праздничный день. Одному из тысячи так везет.

Снова звенит звонок, все с шумным весельем заполняют класс. Начинается очередной урок. Я не замечаю, как летят минуты. А когда звенит последний звонок, Марат, на мое удивление, спокойно подходит к нам, не глядя в мою сторону, обращается к Рузан:

— Пошли, Рузан.

Он с ума, что ли, сошел? Я смотрю на Рузан, уверенный в том, что она тоже удивится. Но нет. Рузан молча встает, берет сумку и они вместе выходят из класса Мне кажется, что класс вмиг опустел, и если я заговорю, мой голос отразится эхом, как в заброшенной церкви.

— Один-ноль. — Это Агнесса. Неохота связываться. Через некоторое время мы с Завеном также покидаем класс.

Солнце поднялось, дошло да высокой горы Кагнахач. Легкий ветерок тихонько заигрывает с деревьями, желтые листья срываются с них, долго кружаться в воздухе, сверкая всеми красками, медленно падают на землю. Многим из времен года нравится весна, я ничего не имею против. Весной хорошо, но мне больше всего нравится осень. Не знаю, не могу объяснить, но это так.

Я внимательно, напряжённо смотрю вперед. Там, впереди, рядышком идут Рузан и Марат. О чем они говорят?

Странная вещь, еще вчера, в это же время, я был совсем другим человеком, однозначно, был другим, да, не таким, как сейчас. Вчера для меня все было безразличным. Вчера Марат был одним из моих близких друзей, и никто на свете не смог нас разъединить. Но это было вчера… а сегодня все изменилось, запуталось.

Своим девичьим обаянием Рузан сразу овладела моим сердцем. А, может, давно ее люблю? Может, всегда любил и не понимал этого? Удивительно, никогда бы не подумал…

— О чем думаешь? — прерывая мои мысли, спрашивает Завен.

— Просто так, — говорю, — о разном…

— Ты думаешь о ней. — Завен имени не называет, но я-то знаю, о ком речь. Не спорю с Завеном, потому, что он прав. О чем здесь спорить? Мы молча идем вместе, мимо нашего огорода, потом, там, где всегда расстаемся, он говорит:

— Не стоит думать. — как первоклассник, закинув портфель за плечо, понурив голову, он идет в сторону своего дома. Я долго смотрю ему вслед и не нахожу, что ответить.

Я так и не понял, спал в эту ночь или нет? В эту ночь до рассвета измучила меня… представляете, кто? Афродита. Родившаяся из морской пены Афродита. Почему она вдруг приснилась мне? Я же о ней совершенно не думал. Я всего лишь в одной старой книге увидел ее мраморную статую, и больше ничего, но это было давно. Эта статуя очень огорчила меня, потому что Афродита — белокурая и красивая, стояла без рук, ясно, что какой-то античный подонок хотел выкрасть её из колыбели, сломал руки, чтобы легко было спрятать её в мешок…

Нет, я все-таки, спал. Потому что всю ночь Афродита ухаживала за мной. Да, да, ухаживала. У не были длинные, до плеч волосы, черные глаза и яркие губы цвета граната. Она так ласково мне улыбалась, эта улыбка прямо сводила с ума, я это помню хорошо. «Боже мой, какая же ты красивая» — говорил я ей. А она — ни слова, только улыбалась грустной, таинственной улыбкой. И это кидало меня в жар… я вижу, как она тянется ко мне, хочет обнять, но нет у нее рук… И я не знаю, почему, то ли от жалости к себе, то ли к ней, начинаю плакать. Когда просыпаюсь, невольно провожу рукой по щеке, и — о, диво! Щеки мои мокрые от слез… Вот, какой глупый сон мне приснился. Что это такое, две ночи подряд мне снятся странные сны. Нет, все-таки, я в эту ночь спал.

В этом бескрайнем мире, наверное, много красивых деревень, и наш Хндзахут тоже красив. Он красив, даже ночью, когда лениво выходит луна, и все вокруг сверкает в безбрежной тишине. Я смотрю на небо, ни одного облачка, молодой месяц беспрепятственно плывет в сторону наших высоких гор, то бледнея, то проступая слишком ярко. Как в волшебной сказке.

Но все это не привлекает меня, потому что я думаю о Рузан.

— Мгерик, быстро иди, скоро мама придет с фермы, а мы еще ничего не сделали.

Что правда, то правда, мама скоро придет с фермы, а мы еще ничего не успели сделать. С соседних огородов поднимается дым. Густой дым, клубясь, поднимается вверх, растворяется в темно-синем небе, незнакомцу может показаться, что горят наши леса. А ведь сейчас, просто, осень, все заняты своими приусадебными землями, очищая и удобряя ее навозом, готовятся к весне. Егине занимается вчерашним делом — она освобождает сухие стебли фасоли от кольев, несет и складывает возле меня.

Собирала она также сухие стебли и листья кукурузы, приносила, а я их подкладывал в костер, и красно-синий дым взмывал в небо. При свете костра глаза Егине сверкают. Разрешить ей, часами смотрела бы на огонь, погруженная в свои мысли… Я тоже люблю смотреть.

— Мгерик.

Поворачиваюсь. Опять Завен. И снова, как вчера, стоит за нашей оградой.

— Иди сюда, — говорю я громко, а потом смотрю на Егине и тихо шепчу, чтобы Завен не услышал:

— Иди в дом.

— Мгерик, а за сколько дней мы должны разрыхлить сад, — говорит она с таким невинным видом, как будто не слышала, что я сказал.

— Тебе сказали, иди в дом, — чуть повышаю голос я.

— Не пойду, — говорит